Где царь – там и Москва... Часть 82 От 4 декабря 2020 г.

Сравнивая жизнеописания Ганнибала и Наполеона, невозможно не прийти к выводу, что Наполеон отождествлял себя с Ганнибалом! Это, естественно, не было переселением души (хотя Наполеон в это веровал); и это не было его осознанным выбором. Происходило отождествление невольно, подсознательно, невротически, что следует из того, что изведен Наполеон был в точности тем же самым способом, что и Ганнибал, чего не произошло бы, обладай Наполеон свободой воли.

Прийти к выводу о том, что Наполеон воспроизводил своей жизнью характерные детали жизни именно Ганнибала, и притом невольно, можно как минимум тремя различными путями.

Во-первых, можно систематизировать соответствующие высказывания Наполеона о самом Ганнибале. Путь для исследования трудный, потому что из речей патологического лгуна надо тщательно отбирать те немногие слова, что обращены были к следующим собеседникам:

- в мнении которых он не был заинтересован;

- кому в порыве самоуничижения он мог соврать меньше прочих;

- от кого он в мазохистской фазе, как маменькин сынок, был зависим.

Альбина де Монтолон. Французская дворянка, жена маркиза Шарля-Тристана де Монтолона, адъютанта Наполеона. Считается любовницей императора во время его изгнания на остров Святой Елены.

Таких людей немного. На острове Святой Елены таким человеком была, прежде всего, Альбина де Монтолон - то, что сейчас называют строгая. И действительно, мы узнаем, что перед ней, демонстрирующей полное отсутствие интереса к войне вообще, а к стратегии и тактике военных действий в частности, перечисляя лучших полководцев всех времен и народов, Наполеон первым назвал именно Ганнибала. Сам себя он тоже считал первым, следовательно…

Другой метод - психологический. Он намного более надежен. Все люди грешат тем, что примеряют к себе того ли иного персонажа всемирной истории. (Для отождествления - «могу ли и я быть столь же велик?» - достаточно немногого - совпадения имени, даты рождения, национальности или физиологической аномальности. Такой, скажем, как рост.) Примеряют многие, но не у всех подобная примерка приводит к полному разрушению личности.

С кем мог отождествить себя Наполеон, которого с восьми лет отдали в военную школу? И которому еще ребенком удавалось побеждать в противостояниях - подобно великим военачальникам? (Наполеон в драках использовал любой подвернувшийся под руку предмет - поэтому незнакомые с закономерностями психоэнергетического воздействия одного человека на другого ошибочно полагают, что именно этот беспредел и заставлял его соучеников сдаваться.)

Очевидно, что готовившийся по воле родителей к военной карьере мальчик не мог отождествлять себя ни с ученым, ни с поэтом, а только - с великим военачальником! Только с которым?

Список величайших полководцев мировой истории, среди которых ярчайшие - Александр Македонский, Пирр, Ганнибал, - составлен давным-давно, закостенел даже порядок расположения имен. Поскольку критическим мышлением Наполеон не обладал (даже ко времени написания им истории Корсики, над чем вдосталь поиздевались прочитавшие рукопись историки), то пересмотреть этот список Наполеону было попросту не по уму (скажем, добавить в этот список Фабия, победителя Ганнибала); отсюда очевидно: максимум на что Наполеон был способен, - это расставить завоевателей в нетрадиционном порядке, тем проявив свое эмоциональное отношение - следовательно, и скрываемое отождествление. Итак, кто? Александр Македонский? Пирр? Ганнибал?

Из признания Альбине де Монтолон мы знаем, что Наполеон выбрал Ганнибала - и к этому можно прийти еще и логическим путем! 

Александр Македонский был, конечно, великий полководец, но он был, во-первых, «всего лишь» македонянин, почти что грек и вовсе не корсиканец, а во-вторых, набирал свое войско среди соплеменников - примеру его уроженец малолюдного острова, населения которого недоставало для мировых завоеваний, последовать не мог. И третье: хотя гомосексуальность Александра Македонского известна, но в этих парах он, в отличие от «девочки»-Наполеона, играл роль «мальчика».

Пирр - само собой, тоже традиционный «нетрадиционный» - опять-таки был грек, войско тоже набирал среди соплеменников.

А вот Ганнибал от Александра и Пирра отличался: был «девочкой» и воевал силами исключительно чужих народов, войско набирал преимущественно из населения континента, который хотел завоевать.

Итак, что должен был чувствовать Наполеон, который восьмилетним ребенком оказался среди ненавистного ему народа, ребенком, родиной которого была Корсика - остров, хотя и известный своими бандитами, но при арифметическом подходе к жизни для завоевания мира ничтожный?

Ни Пирром, ни Александром Наполеон быть не мог. Кроме того, склонным к бандитизму примитивным корсиканцам слава греков как образованнейшего в человеческой истории народа должна была претить и вызывать отторжение, хотя к тому времени от былой образованности у греков ничего уже не сохранилось. Даже цвет лица потемнел.

Таким образом, уже по одним только приведенным соображениям отпадали и Александр, и Пирр, а оставался один - Ганнибал. Но и это еще не все!

Корсика в древности входила в состав Карфагенского государства, соответственно, если все население и не было карфагенянами (карфагеняне в Африке люди пришлые, сюда они бежали из 

знаменитого островного Тира, финикийского города, которому библейские пророки посылали обильные проклятия за царящие в нем алчность и непотребство - см. Ис. 23, Иез. 26:2–15, Ам. 1:9–10; карфагеняне, собственно, - тиряне), то во всяком случае потомки карфагенян составляли на острове расу господ. Чиновников продажного типа в том числе.

Сын наследует отцу, в том числе наследует и род занятий, поэтому поскольку сам Наполеон был из семьи чиновника, то он невольно должен был заподозрить в себе карфагенскую кровь. Да, принадлежность к чиновничьему классу - это очень серьезный аргумент, но можно обойтись и без него. В конце концов, ведь причисляют же себя знакомые с историей русские поэты к иноязычным скифам, даже не славянам, в стародавние времена населявшим всего только южные окраины той территории, что потом стала Российской империей? Скифы - древнейший из известных на территории Российской империи народов; точно так же древнейший известный на Корсике народ - видимо, карфагеняне.

Таким образом, одного только места рождения и социального положения номинального отца Наполеона также достаточно, чтобы догадаться, что Наполеон отождествлял себя именно с Ганнибалом. Сознательно, правда, считая себя его реинкарнацией - потому что, хотя Наполеон и получал благодарности от римских пап за поддержку католицизма, хотя в период завоевания Египта и принял ислам (чего он там себе обрезал?), тем не менее был адептом восточных верований, которые основываются на вере в переселение душ (тиряне, Восток - все сходится). 

Гитлер, как вы помните, считал себя реинкарнацией императора-гомосексуалиста Тиберия, а чем Наполеон - такой же, как и Гитлер, вождь - хуже?

Карфагенянин, сын чиновника - но и это еще не все! Ганнибал покинул родину девятилетним ребенком и приступил к военной службе на враждебной территории, на родину же вернулся нескоро - лишь спустя 36 лет. Но и Наполеон тоже покинул родину ребенком и примерно в том же возрасте и тоже оказался на территории врагов - на том же континенте.

Совпадения обстоятельств начала пути еще ничто по сравнению с теми потрясающими совпадениями, которые выявляются при ближайшем рассмотрении (начал военную карьеру, как и Ганнибал, в Испании, пересек Альпы по тому же ущелью, что и Ганнибал, идентичная динамика войн в Италии, и т. д., и т. п.). 

Для наших целей достаточно показать, что Наполеон, в обязательное образование которого входили труды Тита Ливия (а, возможно, и Корнелия Непота, Аппиана, Полибия - все они с упоением писали о Ганнибаловых войнах), просто не мог не удивиться столь многим совпадениям (Ганнибал тоже был маленького роста) обстоятельств начала собственной жизни с обстоятельствами жизни Ганнибала.

И наконец, третий путь, наиболее верный - «эротический». Наполеон из-за своего сантиметрового «достоинства» и отсутствия мужских гормонов, при неестественном для нормального человека стремлении к власти (со всеми следствиями - вплоть до интимных подробностей, - что это стремление сопровождают), отождествлять себя не мог ни с Пирром, ни с Александром, а только с Ганнибалом. Родственная душа узнается интуитивно, поэтому даже пропустив упоминание о возрасте, в котором Ганнибал оставил родину, или росте, и ничего не зная об истории своей Корсики, Наполеон должен был проникнуться к Ганнибалу симпатией, как к родственной душе.

Подобно тому, как все дороги ведут в Рим, так и всякое рассмотрение жизни Наполеона ведет к Ганнибалу. Остается только удивляться тому, что тысячи писавших о Наполеоне авторов этой его идентичности с Ганнибалом не заметили.

Однако вернёмся к нашему царю-батюшке – Алесандру Первому-отцеубийце. В предыдущей публикации мы останновились на итогах битвы Трёх императоров, которая закончилась позорным для России Тильзитским миром.

Естественно, Тильзитский мир был очень неприветливо встречен в России, можно даже сказать - с негодованием. Русскому обществу он показался национальным унижением и изменой по отношению к своим союзникам. Недаром же и многие русские политические деятели, и прусские диплома ты находили поведение Александра "предательским".

Как следствие Александр I сразу же по возвращении домой почувствовал перемену в отношении к нему столичной аристократии. В отношениях последней было много предупредительности, придворной вежливости, но зато отсутствовали доверие и чувства симпатии к государю. В столице на сентиментальную душу монарха явно повеяло холодом, в особенности, когда его недавние друзья, бывшие члены "Негласного комитета", открыто или тайно начали выражать ему свое неудовольствие по поводу Тильзитского мира.

При первой же встрече преданный Александру Н.Н. Новосильцев попросил об отставке, указывая, что новая политическая система противна его убеждениям. При этом он сказал: «Государь, я должен вам напомнить о судьбе вашего отца».

Конечно же Александр знал о настроениях в обществе - едва ли не впервые он смотрел на вещи трезво и горько. Более того: именно после Тильзита он добровольно понес крест всеобщего недовольства. И, что характерно, страшным для него было не поражение как таковое, даже не унизительность условий предстоящего мира; страшным был крах задуманного исторического сюжета, в жертву которому было принесено все: экономика России, жизни сотен тысяч русских солдат, карьера "молодых друзей", здравый смысл.

Вопреки осторожным советам окружения, царь в 1805-м сам встал во главе войск, ибо это ему принадлежала идея преображения европейской истории на путях либеральной монархии (масонство); это он блистающим всадником должен был явиться на поле брани и повергнуть в прах антихристова посланника. Теперь же приходилось не только склонять голову перед сильным врагом, но и отрекаться от своего масонского призвания. По крайней мере - на время изменить ему

К сожалению, реальное положение дел требовало от Александра сохранения мира любой ценой. В одном из писем к сестре он написал: "Бонапарт думает, что я дурак, но хорошо смеется тот, кто смеется последний". Как бы там ни было, но худой мир лучше славной ссоры и Александру внутренне приходилось мириться с преимуществом Наполеона.

К сожалению, мир оказался недолгим, так как 12 (24) июня 1812 года Великая армия Наполеона начала вторжение в Россию. Александр в это время находился на балу у генерала Л.Л. Беннигсена в его имении под Вильном.

Здесь он и получил сообщение о переходе войск Наполеона через Неман.

Уже на следующий день Александр отдал приказ по армии о начале войны. В нем было сказано: "Из давнего времени примечали мы неприязненные против России поступки французского императора, но всегда кроткими и миролюбивыми способами надеялись отклонить оные <…> Но все сии меры кротости и миролюбия не могли удержать желаемого нами спокойствия. Видя его никакими средствами непреклонного к миру, не остается нам ничего иного, как, призвав на помощь Всемогущего Творца Небес, поставить наши силы против неприятельских <…>. Воины! Вы защищаете Веру, Отечество, Свободу. Я с вами. На Зачинающего Бог".

Специальный царский манифест о начале войны с Францией заканчивался словами: "Я не положу оружия, доколе ни единого неприятельского воина не останется в царстве моем".

Прибыв в действующую армию, Александр не объявил М.Б. Барклая-де-Толли (командующего 1-й Западной армией и военного министра) главнокомандующим и тем самым принял командование на себя. Он одобрил план оборонительных военных действий, разработанный Барклаем, и запретил вести с Наполеоном мирные переговоры до того времени, пока хотя бы один вражеский солдат будет оставаться на русской земле.

Император Александр находился при 1-й Западной армии до отступления ее к Дриссе. Там он оставил главную квартиру и отбыл в Москву, а потом в Санкт-Петербург. Произошло это в ночь на 7 (19) июля. При этот Александр сделал следующее заявление:

"Все люди честолюбивы; признаюсь откровенно, что и я не менее честолюбив <…>. Но когда я подумаю, как мало я опытен в военном искусстве в сравнении с неприятелем моим и что, невзирая на добрую волю мою, я могу сделать ошибку от которой прольется драгоценная кровь моих детей, тогда, невзирая на мое честолюбие, я готов охотно пожертвовать моею славою для блага армии. Пусть пожинают лавры те, которые более меня достойны их".

Генерал А.И. Михайловский-Данилевский пишет: "Война 1812 года навсегда останется незабвенною, как повесть событий, беспримерных в летописях военных, как память великого подвига императора Александра и любви к нему и отечеству русского народа. Но не тем только будет бессмертна наша Война Отечественная: она довершила собою ряд происшествий, дотоле неслыханных, и начала новую эпоху в истории государств".

Как мы уже говорили, вхождение России в систему Континентальной блокады Англии, придуманную Наполеоном, было для нее крайне невыгодно. Соответственно, Россия постоянно нарушала условия этой блокады, что вызывало недовольство Наполеона. Еще больше оно было усилено фактическим отказом Александра I выдать за него замуж одну из своих сестер. Но конечно же не это было главной причиной войны. Наполеон был уверен в  воей непобедимости, но пути стоял Александр - "во всей силе, во всем величии". Но как "не светить на небе двум солнцам", так, по мнению Наполеона, ему одному должно было господствовать, не имея рядом равного.

Как говорилось выше, Бонапарт ощущал себя реинкарнацией Ганнибала, который твердил всю свою сознательную жизнь, что Рим должен пасть. Поскольку Москва была Третьим Римом, " а четвертому не бывати", то амбициозный артиллерист-корсиканец, решил сразу вять быка за рога - минуя Санкт-Петербург, ринулся на Москву, имея при себе пророчество о том, что Москва "будет взята и сожжена"...

Не надо забывать еще и о том, что история этого времени сплошь и рядом была переписана ннашими недругами -  "романовскими немцами". Тогда существовало Две России - Московская и Немецкая Санкт-Петербургская. Обе были в неописуемой вражде к друг другу. Народ ненавидел петербуржцев за крепостное рабство, введенное царем-самозванцем. Москвичи и ленинградцы! Спросите своих дедушек и прабабушек о подобной вражде между двумя столицами! Как тверичи ненавидят Москву, так и Москва ненавидела Петроград.

Наполеон наступал на Москву, потому что он шел именно на Москву, которая в то время не подчинялась Российской Империи, и принадлежала другому государству. Москва не сдалась, но сопротивление было полностью подавлено и город был передан союзнику - Императору Александру I. После чего Наполеон вернулся к себе во Францию, изрядно донимаемый партизанами. Александр I послал ему вслед армию для оказания помощи. Со временем остатки другого государства были поглощены, история, насколько можно, подправлена, но казусы так и остались.

Как Москва была передана питерским? Так же как Крым после ВОВ из состава РСФСР передан в состав УССР - под предлогом оптимальности восстановления. Вероятно, Наполеон офигел от того, как питерские расхренячили Москву, но иначе ее было не заполучить (была конфедерация нескольких государств, а может всего двух).

Где факты и исторические документы? - спросите вы. Смотря какие. Живого Наполеона я показать не могу, называть индексы полок секретных архивов смысла нет - ни я туда не вхож, ни вы. Оригиналы документов легко скрываются, а вместо них идут подделки с официальным статусом (неведомо кем проставленным) "достоверно".

Но, достаточно много исторических артефактов, подлинность которых официальные историки признают, все многообразие которых укладывается в одну единственную версию - высказанную мной выше. Это и памятники "французским героям" на территории Российской Империи, и юбилейные и памятные монеты, и награды, с изображениями Императоров Александра и Наполеона и пафосными фразами про бога-родину-народ, это и исчезнувшее золото французского обоза, и отсутствие контрибуций.

Территории, по которым прошелся Наполеон, отошли питерским. И, о чудо! там начинаются какие-то крестьянские волнения в ожидании каких-то "вольностей". А по сути, население вдруг стало крепостными холопами.

Проиграл ли корсиканец? Видимо, он рассчитывал на что-то другое, но уничтожение Москвы аннулировало эту возможность и понял он, что ему наступил конец - Третий Рим не пал, а всего лиш сгорел, а пепелище, как известно, всегда возрождается.

Здесь не грех бы рассмотретть истинное положение дел в Русской Армии той эпохи. Отдавая должное героизму и мужеству русского солдата, один из современников первых войн александровской эпохи, будущий декабрист Фонвизин, не мог не отметить в своих воспоминаниях, что русская армия уступала французской «в той восторженной пламенной храбрости в нападении, какой французы побеждали все европейские армии».

Причины этой «восторженной пламенной храбрости» заключались в той нивеллировке революционных войск, которая объединяла в одно и вождей и армию. Этих причин, конечно, не могло быть в русской армии, – армии старого порядка и крепостной муштровки. И если мы припомним внешние условия походов 1805 до 1807 гг., то еще с большим удивлением остановимся перед тем фактом, что даже на полях Аустерлица не померкла военная слава России.

Русская армия стояла перед лучшей европейской армией, перед гениальным стратегом и полководцем, перед всеобщим победителем… Ей предстояло огромное испытание в сфере военной подготовки и личной доблести. И если личная доблесть с честью вышла из этого испытания, то первая оставила желать многого. Прежде всего было забыто «мудрое» правило, как выразился современник, что «войну надо начинать с брюха».

Престарелый фельдмаршал Каменский, не найдя «ни боевых, ни съестных припасов, ни госпиталей», в отчаянии даже покинул армию – таким безотрадным казалось ему положение вещей. Интендантские хищения, о которых рассказывает декабрист князь С.Г. Волконский, сам участник многих боевых действий, приводили к тому, что в армии отсутствовало продовольствие, люди ходили босыми и т. д. (См. письма А.Б. Куракина к императрице Марии Феодоровне).

«Солдаты Беннигсена всю зиму (1805–1806) питались сырым картофелем без соли; они шатались, как тени, без обуви, без приюта, слабели, заболевали и умирали с голода» – вот картина, нарисованная современником (см. А.Ф. Воейков, «Русский Архив.», 1868).

При таких условиях поддерживалась военная честь России… И все-таки армия сохранила мужество, как единогласно свидетельствуют очевидцы. Тем более могла она выдержать искус, когда уже приходилось сражаться не за чужие интересы, выдвинутые сложными мотивами международной политики, а более близкие, доступные пониманию каждого солдата, когда приходилось защищать родину от иноземного нашествия; когда развевалось идейное знамя, воодушевлявшее мужество каждого члена армии.

Личные страдания стушевывались перед общей задачей. А страдания были велики. Мемуаристы 1812 г. останавливаются долго на описании ужасов, сопровождавших отступление голодной французской армии, когда даже трупы павших товарищей служили пищей; голодный француз с вороной послужил нескончаемой темой для изощрения остроумия патриотических карикатуристов и баснописцев.

Но, к сожалению, здесь забывалось положение и русской армии, подчас пребывающей «без хлеба», на что так часто приходится жаловаться Кутузову (см., напр., письмо Шувалова Александру 31 июля 1812 г.). А иногда этот хлеб из «черного теста» и «рубленой соломы» был таков, что его не мог есть и голодный француз. (Воспоминания сержанта Бургоня.)

О «бедственном положении армии» уже в начале сентября 1812 г. говорил в своих письмах и граф Ростопчин. Так, он пишет Аракчееву 15 сентября: «Войска в летних панталонах, без обуви и в разодранных шинелях. Провиантской части недостает, и Милорадовича корпус шесть дней не имел хлеба. Дух у солдат упал. Они и многие офицеры грабят за 50 верст от армии… Наказывать всех невозможно». 

Историк Отечественной войны А. Попов, сопоставляя донесения Ростопчина с сообщением английского генерала Вильсона императору Александру, также от 15 сентября, где говорится, что армия «изобилует хлебом, мясом, водкою» и что ее состояние прекрасно, приписывает характеристику, сделанную Ростопчиным, его личному раздражению.

https://aif.ru/society/history...

В это время Ростопчин, негодуя на Кутузова, всеми средствами старался очернить фельдмаршала, отмечая его нераспорядительность («он спит, ест, ничего не делает и столь равнодушно взирает на бедственное положение армии, что нимало не принимает мер для перемен оного»). Однако указание Попова лишь отчасти справедливо: оно показывает, что Ростопчин, попав в «оппозицию», не считал уже нужным прикрашивать действительность, как он это делал, когда был у власти. Показания Ростопчина совпадают с указаниями многих современников. Напр., 12 сентября Виллие указывает Аракчееву, что причина умножения больных в армии «недостаток хорошей пищи и теплой одежды» (злосчастные «летние панталоны»). То же говорит и переписка Александра I с Кутузовым по поводу дезертирства и т. д.

Не понятна ли причина того ужасающего мародерства в русской армии, в борьбе с которым уже под Смоленском (см., напр., воспоминания Жиркевича) был беспомощен Барклай ("Войска, кои делают грабеж, не могут быть храбры», – говорится, напр., в приказе Барклая 22 июня) и которое лишь усиливалось в дальнейшем при Кутузове?(Приказ 22 авг. предписывает без пощады наказывать мародеров; 3 сент. предписывается расстреливать на месте всякого мародера, оказывающего сопротивление.).

Об этих бесчинствах в армии в свою очередь сообщает Ростопчин 19 сент. в таких словах: «Если наши крестьяне начнут драться с нашим солдатом (а я этого жду), тогда мы накануне мятежа, который непременно распространится по соседним губерниям, где раненые, беглые и новобранные полки также производят неурядицу».

Сопоставим «пышность» в обиходе некоторых вождей русской армии – и тем разительнее получится картина. Какой, наконец, скорбью и полной беспомощностью веет от такого, напр., лаконического донесения полкового лекаря Красоткина по поводу положения транспорта раненых, отправленных из Калуги в Белев: «На многих рубашки или вовсе изорвались, или чрезвычайно черны… не переменяя другой целый месяц рубашки, на которую гнойная материя, беспрестанно изливаясь, переменила даже вид оной». (см. Булычев. «Архивные сведения Отечественной войны 1812 г. по Калужской губ.») Отсюда развитие эпидемий, «ужасающая» убыль людей (напр., из ополчения по Тарусскому уезду из 1015 человек вернулось лишь 85) и т. д. и т. д.

Таковы неисчислимые жертвы, принесенные русским солдатом в знаменательную эпоху на алтарь отечества. При самых невероятных условиях существования дух армии был силен сознанием, что она исполняет свой долг перед родиной. И вовсе не нужны были те искусственные меры возбуждения ложного патриотизма, которые практиковали деятели 1812 г., подобные Ростопчину. Всякая ложь во всех случаях служит только вовред.

У этой армии были и даровитые вожди, которые, по словам генерала В.И. Левенштерна, одного из пострадавших от клеветы современников, «без сомнения, могли быть поставлены наравне с лучшими генералами наполеоновской армии». 

Среди них мы встретим людей беззаветной личной храбрости, каким был, например, Багратион, павший при Бородине. Но среди них не было одного – не было единодушия, той необходимой солидарности, отсутствие которой не могут искупить ни личное геройство, ни личные боевые достоинства.

Русская армия с самого начала войны с Наполеоном была центром бесконечных интриг, соперничества, зависти и борьбы оскорбленного самолюбия. В этом, кажется, нет сомнений; это единодушное показание всех современников. Недаром граф Шувалов в письме к Александру (31 июля 1812 г.) указывает, что при таком положении в армии дело может быть потеряно «sans ressource».

И в самом деле, еще в период похода 1805–1806 гг. обнаруживаются обостренные отношения между русскими военачальниками. Беннигсен интригует против Каменского, Буксгевден «из зависти» мешает Беннигсену, последний свои неудачи стремится свалить на другого, и по его представлению бар. Остен-Сакен предается военному суду. Начинается кампания 1812 г., и отношения обостряются еще более.

Открывается поход против Барклая-де-Толли, в интригах против него замешаны чуть ли не все военачальники, начиная с Багратиона и Ермолова и кончая второстепенными флигель-адъютантами. Подкопы против Барклая достигают, в конце концов, своей цели: он вынужден передать главное командование Кутузову, а затем и совсем оставить армию.

И тогда английский ген. Вильсон, находившийся в русской армии, выражает надежду, что вражда кончится и Беннигсен подчинится Кутузову. Но напрасны такие надежды. Беннигсен давно уже намечал себя в кандидаты на пост главноначальствующего. После взятия Смоленска, зная, какое отрицательное впечатление производят в обществе пререкания главнокомандующих (Барклая и Багратиона), как недовольно общество отступлением русской армии, Беннигсен спешит в Петербург, дабы предстать здесь «готовым кандидатом на пост главнокомандующего», но он опоздал и по дороге встречает Кутузова с повелением состоять при нем начальником штаба.

С этого момента начинается длинная цепь интриг и жалоб на Кутузова со стороны Беннигсена в письмах к императору, Аракчееву и к частным лицам. Цель его – опорочить Кутузова, отметить его ошибки и все успехи приписать исключительно себе… «Борьба за начальство есть неискоренимая причина раздора», – должен пессимистически признать Вильсон. И вскоре, 28 сентября, Вильсон пишет Александру: «Я должен просить, Ваше Величество, чтобы Вы благоволили прекратить, как можно поспешнее, примеры раздора». В конце концов, Беннигсен был удален из армии. Однако и тут интриги не кончились.

Уже сам Вильсон, ранее выдвигавший на пост главнокомандующего Беннигсена, порочит Кутузова, будучи недоволен тем, что фельдмаршал «не имеет иного желания, как только того, чтобы неприятель оставил Россию, когда от него зависит избавление целого света». Армия «превратилась в интриги», как метко заметил Ростопчин, сам один из наиболее резких хулителей действий Кутузова после оставления Москвы. И понятно, что Кутузов получает от императора письмо с упреком в «бездействии».

Допустим, что Кутузов делал тактические ошибки, мнимые или действительные. (Оценка деятельности Кутузова не входит в задачу этой статьи.) На эти ошибки указывал, между прочим, Барклай и старался исправить их настолько, насколько это зависело от него (при Бородине и при отступлении из Москвы). Понятно желание исправить замеченные ошибки; искренно можно было негодовать на хаотичность ведения дела при Кутузове, на что, как мы знаем, жалуются многие из современников; искренно можно было не доверять стратегическим талантам главнокомандующих армий, стараться повлиять на перемену их и т. д.

Оценка талантов всегда слишком субъективна, и, следовательно, критика и естественна, и законна. Но когда эта критика сводится к мелким подчас сплетням, как, например, у Ростопчина, к явно нелепым доносам, к обвинению в измене, то это уже попросту интрига. Так было с Барклаем, так было отчасти и с Кутузовым, которого Вильсон в письме к лорду Каткарту упрекает в излишней любви к «французским комплиментам», в том, что Кутузов слишком «уважает сих хищников», т. е. французов. (Почти то же повторяется и по отношению Беннигсена: последний «слишком наклонен признавать французское правительство законным и прочным».)

А чего стоят вот такие слова самого главы русского масонства Кутузова, который сказал Вильсону после сражения   при Малоярославце: «Я нисколько не полагаю, чтобы совершенное истребление Наполеона и его войск было таким благодеянием для вселенной. Наследство его достанется не России»…Ну не хотели братья-каменщики уничтожать своего "брата -масона" Боннапарта., по крайней мере не было такой команды. Ведь несомненную помощь оказал Наполеон масонской братии  - очень твердой рукой пошатнул самодержавие. Ведь  именно после войны 1812 года Россия заболела революционной  проказой. Илюстрацией к данной болезни послужил впоследствии бунт декабристов. в конечном итоге приведший к 1917 году! 

А пока,  под наблюдением адмирала Чичагина, которому был дан приказ недопустить к переправе французов, Наолеон с гвардией спокойно переправился через Березину и ушёл в Европу.

С интригами на почве соперничества мы встречаемся слишком часто, чтобы можно было не говорить о их деморализующем влиянии даже на хороших генералов. Возьмем Коновницына, пользовавшегося славою «отменно храброго и твердого в опасности офицера» (отзыв генерала Ермолова в его записках), и однако, этот офицер, проявив много «бесстрашия» под Витебском, игнорирует своими обязанностями, «негодуя, что команду над войсками принял ген. Тучков». Витгенштейн из-за того же чувства «недоброжелательства» или из боязни поступить под команду Чичагова отказывается соединиться с армией главнокомандующего при Березине, начав «вымышленное им преследование войск короля баварского», затрудняет или даже совершенно лишает возможности Чичагова выполнить свою миссию.

«Нет побуждающих причин, – замечает в своих записках ген. Ермолов, – говорить не в пользу гр. Витгенштейна, известного рыцарскими свойствами, предприимчивого на все полезное. Не соответствующие этому случайности могли принадлежать постороннему внушению». Но ведь тем более знаменательно, что интрига или «постороннее внушение» могли затронуть человека рыцарского характера…

И такие эпизоды вовсе были не единичны. И это тогда, когда армия стояла перед лицом врага, силу которого старик Кутузов в разговоре с Ермоловым оценивал в таких выражениях: «Если бы кто два или три года назад сказал мне, что меня изберет судьба низложить Наполеона, гиганта, страшившего всю Европу, я, право, плюнул бы тому в рожу».

Почву для этих интриг в значительной степени создавала та своеобразная и весьма сложная система руководства армией, которая принята была Александром после отъезда из армии под давлением известной записки, поданной Аракчеевым, Шишковым и Балашевым. Желая во что бы то ни стало сохранить руководство всем делом – ведь Александр мнил себя, как мы знаем, великим полководцем – и в то же время, по своему обыкновению, никому не доверяя, Александр окружил своих главнокомандующих осободоверенными лицами, которым было предоставлено право интимных донесений непосредственно императору. Получился, таким образом, своего рода шпионаж.

При Барклае таким лицом был назначен Ермолов – к тому же враг Барклая; при Кутузове – Беннигсен; при Багратионе – Сен-При; при Чичагове – Чернышев и т. д. Если принять во внимание, что Александр весьма часто вмешивался непосредственно в командование, посылая распоряжения начальникам частей, минуя главное командование, то легко себе представить путаницу (может быть умышленную), которая получалась в армии.

Сен-При, например, наблюдал за Багратионом, а последний, считая своего «дядьку» почти что за наполеоновского шпиона, окружал его с своей стороны досмотрщиками. От взаимного контролирования, к которому стремился Александр, получалась лишь цепь бесконечных интриг. Откровенный Чичагов прямо написал Александру: «Если г. Чернышев останется здесь, то он должен воздержаться писать Вашему Величеству. Мне это ничего, но это вредит дисциплине – это дает орудие и надежды интриганам, которых везде вдоволь».

Многие из участников кампании 1812 г. пострадали незаслуженно от пышно расцветшей в русской армии интриги. Малейшая неудача сейчас же вызывала намеки на измену: так было, напр., с Чичаговым, которого ген. Ланжерон, участник березинского дела, не иначе именует, как «Ангелом-Хранителем Наполеона» (Чичагов вообще был большой поклонник революционной Франции (воспоминания Эделинг)..

Так было и с генералом Пфулем, которому, как писал Александр позже (в декабре 1813 г.), принадлежала инициатива в выработке плана кампании против Наполеона. После неудачи с Дрисским лагерем Пфуль оказался под подозрением. «Несчастного Пфуля сразу проклинали изменником, так как московское общество очень расположено к подозрению и щедро на прозвища», – говорит Ростопчин, сам более всех других склонный к неосновательной подозрительности и повинный в интригах. Но, вероятно, более всех от этих интриг пострадал Барклай-де-Толли, один из наиболее выдающихся вождей русской армии в эпоху Отечественной войны…

Продолжение следует…