|
"...Будущего императора и его супругу разделяли глубокие различия в интеллекте, образованности, вкусах, привычках. Считалось, что супружеская пара, участники которой наделены противоположными свойствами натуры, создаст гармоничную пару. К сожалению, источники не запечатлели единственное достоинство Петра Федоровича — он не был злым человеком. Зато был настолько самоуверенным, что считал себя непогрешимым, не нуждавшимся в ничьих советах. О причинах, вызывающих разлад в семье, историки не располагают источниками. Правда, в распоряжении историков находятся мемуары Екатерины II, но они обрываются 1758 г., и в них мы не найдём свидетельств о том, как у неё созрела мысль об умерщвлении мужа и завладении троном. Тем более, что «гессенская муха» не располагала никаким правами на на владение российским троном, но рискнула совершить переворот. Нам интересна сама подноготная вопроса: кто спланировал заговор, какие он имел цели, каковы были планы заговорщиков?
Относительно Петра III немного сложнее – если супруга его вела записки, то он не оставил никаких программных документов своего царствования, за исключением http://gatchina3000.ru/literat... манифеста о восшествии на престол, в котором обещал руководствоваться заветами своего деда Петра. Однако это просто формальность была, а действовал он совершенно в другом напрвлении. Опять же нам интересно: имелся ои у него какой-либо план относительно своего царствования? Или все шло у него стихийным образом, изредка подвергаясь случайным желаниям сделать все наперекор дедуле-пирату... Поэтому основным источником этого небольшого периода царствования незадачливого царя являются свидетельства современников, главным образом посланников европейского государства при петербургском дворе. Семейные отношения между великим князем и его супругой становились все более напряженными. Поначалу, по крайней мере внешне, они выглядели более или менее нормально, но со временем они стали сначала холодными, а затем и враждебными — из года в год ухудшались настолько, что великий князь, овладев императорской короной, намеревался свою супругу заточить в монастырь, чтобы жениться на своей фаворитке Елизавете Воронцовой. Лишь переворот в пользу Екатерины II лишил Петра Федоровича возможности реализовать это намерение. Чтобы проследить причины возникновения очередного дворцового переворота, нам придется вернуться во времени несколько назад, к канцлеру елизаветинских времен - Бестужеву Рюмину. Со времени прибытия из Голштинии в Россию наследника Елизаветинского трона, его двор стал главным центром сосредоточения голштинцев и эстляндцев. К неудовольствию собственно русских аристократов пришлые «гастарбайтеры» Штакельберги, Ребиндеры, Мантейфели, Левены, Врангели, Дельвиги, Эссены, Фитингофы и проч. и проч. заняли почетные места в голштинской придворной иерархии и вошли в состав российской элиты. Читаем воспоминания современников (Дашкова Е. Р. цит. по: Соловьев С.М. «История россии с древнейших времен». т. 21): «Любимое удовольствие великого князя состояло в том, чтоб курить табак с голштинцами. Эти офицеры были большею частью капралами и сержантами в прусской службе; это была сволочь, сыновья немецких сапожников». Резко. Подразумевается, что сами критики были эталоном аристократизма. При посредничестве эстляндских дворян, группировавшихся вокруг великого князя, в Петербург проникали и хорошие, человеколюбивые идеи, например, о вреде крепостничества. Так, командир голштинской гвардии барон Густав фон Левен познакомил наследника с идеями пастора Эйзена, который критиковал патриархальные, почти рабовладельческие отношения между помещиками и крепостными крестьянами. С подачи Эйзена вошло в моду в Эстляндии, а потом и по России «ярмо барщины старинной оброком легким заменять». Например, императрица Екатерина II перевела крестьян в ропшинском имении на денежную ренту (оброк).
Да, но мы забыли о канцлере. Граф Алексей Петрович Бестужев-Рюмин получил образование за границей. Начинал он учиться в Копенгагене, в «датской шляхетской академии». Копенгаген и сейчас завораживает приезжих. А представьте юношу, неопытного, с пылкой душой, который только-только от родительского дома впервые выбрался самостоятельно в свет. Из московской Руси да в "просвященную Европу". Да и возраст чувствительный – 16 лет. История не сохранила имя той, которая повстречалась Алеше Бестужеву в Копенгагене. Но на всю жизнь полюбил Данию будущий канцлер Российской империи. Граф как человек, наделенный разносторонними дарованиями, любил, например, химию. Так потом всю жизнь и «химичил». В Копенгагене же и капли некие изобрел – «бестужевскими» назывались – укрепляющего и возбуждающего действия препарат. Канцлер Данию любил, Голштинию не любил. За это наследник престола его тоже не любил. И ничего хорошего графу ждать не приходилось. Вот как-то напился граф своих капель, возбудился и придумал заменить наследника на наследницу. Нашел, так сказать, женщину своей мечты. По рассказу императрицы Екатерины II, он составил проект «доставить ей участие в правлении ее супруга». Не бескорыстно, конечно. Взамен граф хотел получить три коллегии в управление – иностранных дел, военную и адмиралтейскую. То есть возглавить силовые ведомства, а заодно и внешние сношения империи. Фактически – продлить свое пребывание при кормиле власти в России по кончине императрицы Елизаветы. Что это было за «участие», каким образом предполагалось его доставить, про то умолчала государыня. Но интрига раскрылась. Екатерина на коленях вымолила у Елизаветы прощение. Бестужева схватили и сослали. Дания после падения Бестужева паниковала. Неотвратимо надвигался тот час, когда герцог Голштинский – Пётр III должен был вступить на русский престол и повести войну за Шлезвиг до последнего русского солдата. Паника дошла до того, что датский посол 11 июля 1761 года ровно в 9.00 явился к канцлеру Воронцову и передал ему устное, но настоятельное внушение, что «его датское величество будет уже почитать великого князя явным себе неприятелем и потому станет принимать меры свои против как его высочества, так и Российской империи» (см. Соловьев С. М. «История России с древнейших времен». т. 21).
Представляете, как смеялись сановники в Петербурге? Дания против России – и меры принимать! Но хорошо смеется тот, кто смеется последний… Датский король не ошибся. Наследовав трон по смерти Елизаветы, Петр III незамедлительно хотел идти войной на Данию. «Император имел сердечное желание вернуть герцогство Шлезвиг-Голштинское… Было также и нечто восторженное и в той поспешности, с которой он хотел выступить с российской армией, чтобы возвратить герцогство Шлезвигское и начать войну с королем Дании, которого нужно было, как он говорил, низложить и сослать в Малабар» (см. Миних Б. «Очерк управления российской империи. перевороты и войны». М: Фонд Сергея Дубова, 1997). Но идеи канцлера Бестужева жили и, как оказалось, побеждали. Когда внук Петра I герцог Голштинский, по совместительству – император всероссийский, собрался уже в поход, в Петербурге началась очередная национальная революция. Просто так. Вннезапно. Так же, как в ноябре 1741 года. Так же, как в феврале 1917 года. Надо бы на войну, а гвардейцы – давай кричать: император-де изменник! На войну не пойдем, будем свободу защищать!
Фактически это была контрреволюция – переворот с целями, противоположными ноябрьской революции Елизаветы Петровны в 1741 году. Основной целью переворота 1741 года возращение Шлезвига герцогу Голштинскому за счет опоры на российские материальные и человеческие ресурсы. Главная цель переворота 1762 года – сохранение Шлезвига в руках датского короля. В третий раз в Петербурге трон «перевернули» за каких-то тридцать пять лет – все из-за Шлезвига. Король датский в своей ноте не соврал – он «принял свои меры „против как его высочества, так и Российской империи"». Хотя российская историография выставляет переворот Екатерины II как некое спонтанное возмущение русской гвардии из патриотических побуждений против императора-иностранца, очевидно, что за организаторами переворота просматривается Дания и вечно интриганское мурло ее союзницы Англии. Дания еще в самом начале правления Елизаветы думала «принимать меры». «Принимая во внимание слабость короля датского и отсутствие всякой надежды на помощь какой-нибудь иностранной державы, надобно опасаться, что он надеется на какую-нибудь революцию в России. О такой революции приходят слухи со всех сторон, как уже ее величеству отсюда много раз было сообщено…» (см. Соловьев С. М. «История россии с древнейших времен». т. 21) Кем сообщено? Да французскими друзьями герцога Голштинского. Благодаря этим предупреждениям иностранных друзей и путем репрессий Елизавете тогда удалось подавить инакомыслие и удерживать власть почти 20 лет. Но вернемся к супружеству царственных особ – двух немцев – мужеского и женского пола. Муж и жена вели себя соответственно своим представлениям о роли каждого из них в семье. Екатерина, не по летам рассудительная и умная, решила держать план своего поведения «про себя»: «Я, — вспоминала она, — решилась щадить откровенность великого князя для того, чтобы он, по крайней мере, видел во мне лицо, которому можно доверяться во всем без малейших для себя неприятностей, и в течение долгого времени ему это удавалось». Великий князь, напротив, решил воспользоваться наставлениями своего друга юности шведского драгуна Ромберга, который внушал ему, «что его жена не смела перед ним пикнуть, не только что мешаться в его дела, что как только она разевала рот, он ей приказывал молчать, что он был глава дома и что мужчине стыдно быть простаком и слушаться жены своей». Поэтому, следуя этим правилам, он при первой возможности старался проявлять власть над супругой. Так, ему стало известно, что она проводит много времени в молитвах, что в ее покоях царит благочестие. Он посчитал это излишней набожностью и обругал ее.
Екатерина, в результате замужества ставшая великой княгиней, отметила, что великому князю «все равно, тут ли я или нет» и «что ему приятнее было оставаться со своими приближенными», чем с нею. Таким образом, хитрая «гессенская муха» в своих мемуарах готовила читателя к мысли о необходимости ей иметь фаворита. Она решила подавить чувство ревности к признаниям супруга о любви к фрейлинам одним средством — «не любить его. Если бы он желал быть любимым, то относительно меня это вовсе было нетрудно; я от природы была наклонна и привычна к исполнению моих обязанностей, но для этого мне был нужен муж со здравым смыслом, а мой его не имел». В другом месте она писала: «По приезду моем в Россию и в первые годы нашего брака, если бы человек этот захотел хотя сколько-нибудь быть сносным, сердце мое было бы отверсто ему. Но я видела, что из всех возможных предметов, он обращал на меня наименьшее внимание именно потому, что я была его женой». Видимо, как и всякая женщина, она хотела иметь ребёнка, который бы укрепил семейные узы. Но шли годы этого «супружества», а желанного продолжателя рода и в помине не было. Не зачинался ребёнок – и всё тут. Вот при таких обстоятельствах и разочарованиях в супружестве, у будущей императрицы возник первый толчок к "дворцовому разврату", который впоследствии станет «притчей во языцех» в дальнейшей истории России. То ли проникшись заботой об интересах государства, то ли получив соответствующее наставление от Елизаветы Петровны, некая придворная дама, завела разговор с великой княгиней, о необходимости завести любовника. Если верить мемуарам Екатерины, то в 1753 г. якобы Марья Симоновна (так звали даму) спросила у нее, кому из двух возможных кандидатов она отдает предпочтение:
Для великой княгини этот вопрос был риторическим, ибо она уже несколько месяцев находилась в интимной связи с Сергеем Васильевичем Салтыковым. Великая княгиня Екатерина так ловко обставила свои интимные связи с Сергеем Салтыковым, что великий князь пребывал в полном неведении относительно ее поведения. Вот так началась любовная эпопея царственной шлюхи со своими фаворитами. В 1754 г. Екатерина Алексеевна родила, наконец, сына, нареченного Павлом.
Придворные острословы шептали, что наследника следует называть не Павлом Петровичем, а Павлом Сергеевичем. Тем не менее, Елизавета Петровна на радостях подарила великой княгине 100 тысяч рублей. Супруг посчитал себя несправедливо обойденным и тоже потребовал награды. Так как казна была пуста, то 100 тысяч заимствовали у великой княгини и передали их ее супругу. Что касается Салтыкова, то его сочли необходимым отлучить от двора: сначала его отправили в Стокгольм с извещением о рождении наследника, а затем посланником в Гамбург, где он прославился ловеласом.
Великая княгиня оставалась без фаворита недолго — при посредничестве английского посла Уильямса это место занял секретарь посольства 22-летний красавец Понятовский. Обзавелся фавориткой и великий князь, правда, лет на десять позже, чем великая княгиня. Ею оказалась племянница вице-канцлера Михаила Воронцова — Елизавета. Источники сообщают о ней скупые сведения, но единодушны в оценке ее внешности, отнюдь не привлекательной.
Первые сведения о Елизавете Воронцовой находим в мемуарах Екатерины II, сообщавшей, что императрица Елизавета Петровна «взяла ко двору двух графинь Воронцовых», дочерей графа Романа. «Старшей Марии было в то время около 14 лет. Она поступила в число фрейлин императрицы. Младшую Елизавету, одиннадцати лет, отдали мне. Это была девочка очень невзрачная, оливкового цвета лица и до чрезвычайности нечистоплотная». Под 1754 г. читаем следующую запись Екатерины II: «..великий князь соскучился по моим фрейлинам; по вечерам ему не за кем было волочиться и потому он предложил проводить вечера у меня в комнате. Тут он начал ухаживать за графиней Елизаветой Воронцовой, которая, как нарочно, была хуже всех лицом».
Позже Екатерина отметила, что «с неудовольствием убедилась, что действительно графиня Елизавета Воронцова может сделаться любимицей». О ее непривлекательной внешности писал Фавье: «У Воронцовой две сестры красавицы, но он предпочел ее, безобразие которое не искупается ни хорошим сложением, ни белизной кожи. Даже великая княгиня и та довольна этой дружбой, к упрочению которой сама немало содействовала, так как не придает ей никакого значения. Девица эта, впрочем, не лишена ума и при случае, конечно, смогла бы воспользоваться своим положением, если б на то представилась хоть малейшая возможность».
Самую суровую оценку фаворитки Петра III дал М. М. Щербатов. Правда, она относится ко времени, когда Петр Федорович стал императором. «Имел государь любовницу, дурную и глупую, Елисавету Романовну Воронцову. Но, взошед на престол, он доволен не был, а вскоре все хорошие женщины под вожделение его были подвергнуты. Уверяют, что тогда бывший прокурор подвел падчерицу свою; и уже помянутая мною выше К.К., была привожена к нему на ночь Львом Александровичем Нарышкиным, я сам от него слышал, что бесстыдство ее было таково, что, когда по почевании ночи он ее отвозил домой по утру рано и хотел для сохранения чести ее, и более, чтобы не учинилось известие о графине Елизавете Романовне, закрывши гардины, ехать, — она, напротив того, открывая гардины, хотела всем показать, что с государем ночь переспала». В эту внешне безобразную девицу Петр Федорович был не просто, а безумно влюблен и, будучи человеком капризным, вспыльчивым и своенравным, терпел от нее оскорбления. Однажды во время сильной ссоры Елизавета Романовна назвала Петра III не императором, а простым мужиком. С горя Петр велел заточить фаворитку и ее родителей в крепость, но поддался уговорам супруги и канцлера освободить их… Продолжение следует... |
