|
В Петербурге находилась еще одна персона, противодействовавшая вступлению на российский престол Петра III. Это был датский посол при Петербургском дворе Вестфален, считавший, что, если трон займет голштинец, то он непременно использует военную мощь Российской империи для того, чтобы вернуть Шлезвиг. Суета Вестфалена оказалась бесполезной и ограничилась тем, что он в каждой из депеш стращал датский двор тяжелыми последстиями от воцарения Карла Петера: „Если бы даже исключение голштинского ребенка и принцессы Елизаветы обошлось Дании в сто тысяч рублей или более, то такая горсть денег не имела бы никакого значения в сравнении с той выгодой, которую имеет Дания в случае вступления на Российский престол лица, соответствующего ее видам“.
Противодействие вступлению на Российский престол Петра обошлось Вестфалену в значительно меньшую сумму, чем 100 тысяч рублей, — он тратил мелочь на подкуп подьячих, сообщавших ему сведения о том, как в Верховном тайном совете решался вопрос о престолонаследии. Самую крупную сумму он израсходовал на подарок супруге Голицына богато украшенной шкатулки за то, что Дмитрий Михайлович заверил его, что Карл Петер не воссядет на Российском престоле. Как только стало известно о назначении герцога наследником русского престола, многие европейские столицы озаботились выбором потенциальной супруги наследнику. Интересы голштинской партии и эстляндских дворян диктовали такой выбор невесты для наследника российского престола, который прочно закреплял бы российскую корону в руках голштинского дома. Итак, Елизавета Петровна могла спокойно глядеть в будущность. Её опасения за то, что, не имея официального наследника, её многочисленные любовники могли покуситься на русский престол, были теперь рассеяны, и чтобы еще более иметь гарантии в обеспечении за собою короны, Елизавета стала подумывать о браке 15-ти летнего Петра с какой-нибудь принцессой и этим самым дать святой Руси надежду на более спокойное будущее. Невеста, конечно, была нужна влиятельная, и поэтому поиски её было вопросом крайне нелёгким. Спекулянты при дворе, как барышники, рвались, один обгоняя другого, за тем, чтобы «пристроить» свою даму, каждый доказывал важность рекомендуемой им партии, каждый пытался урвать как можно больше выгод из своего «гешефта». Иностранные посланники советовали царице остановиться на их «товаре» и поэтому в народе то и дело всплывали то такие, то другие вести, и сегодня поговаривали об английской, завтра о французской принцессе. Елизавета же имела особенную склонность к трем принцессам, а именно к Софии-Цербстской,
...но две последние сразу заявили, что они уже по той одной причине не могут согласиться на брак с наследником, что не желают менять веры. Фридрих Великий тоже решил не оставаться в стороне от такого важного вопроса как женитьба российского наследника - не забыл ешё старый гусь, как получил отлуп от Елизаветы в Семилетней войне. Он пишет своему петербургскому уполномоченному: «насчет моих сестер известно вам мое мнение — я ни одной из них не отдам в Россию, и меня удивляет, почему государыня не остается при ее выборе цербстской принцессы, которая принадлежит к гольштейнскому роду, т. е. к тому, который, как известно, императрицей очень любим».
Но вот в марте 1743 г. приезжает в северную столицу принц Август Гольштейнский и привозит портрет своей племянницы, 14-ти летней принцессы Софии-Августы-Фридерики Ангальт-Цербстской. Выразительная и красивая физиономия девушки императрице импонирует, да и молодчик наш, великий князь Петр Федорович, смотрит на эти черты с видимым удовольствием.
К тому же принцесса София имела еще и те преимущества, что мать её была урожденная гольштейнская княгиня и сестра герцога Людвига-Эрнста, за которого Елизавета была посватана, но который умер в день бракосочетания. Это последнее напомнило ей её несчастного жениха, вызвало старые воспоминания и говорило таким образом более в пользу выбора Софии, чем прочих претенденток. Елизавета Петровна остановилась на этом выборе и в конце того же года приказала гофмаршалу великого князя, знакомому уже нам Брюммеру, просить в гости в Петербург княгиню цербстскую, а также и дочь её и выслала нм 10 000 рублей дорожных.
Напомним, что Фридриху Великому принадлежит несчастная для России мысль рекомендовать эту принцессу в жены наследнику. Когда София к великому удивлению всей Европы появилась в Петербурге, то при европейских дворах справедливо посчитали, что было это такое же нападение Фридриха на Россию, какое было незадолго до того на Австрию, у которой он отнял Силезию,. Только разница в том, что в Силезию он посылал солдат, а в Россию же серебряные талеры, которыми и подкупил всех, начиная с канцлера и кончая последним лакеем и попом. Старался Фридрих не зря - ныне уже достоверно известно, что София была его незаконной дочерью, прижитой им из связи с женой князя Христиана-Августа Ангальт-Цербстского. А ловелас Фридрих всегда говорил: «я очень люблю детей любви» и заботился о них, как мы видим, и в данном случае вполне по-отцовски, а не только по-царски. Так, по свидетельству историка Рульэра Фике (так называлась наша великая Екатерина в своей семье) всё время молодости провела в Берлине, а первые годы зрелости даже при дворе Фридриха. Брюммер и Лесток, подкупленные фридриховскими талерами, нашептывали Елизавете, что принцесса из сильного дома едва ли будет склонна к послушанию, надобно избрать такую, для которой бы брак был подлинным счастьем. «К тому же, - говорили они, - принцесса-католичка будет опаснее для православия, чем протестантка, и поэтому принцесса Цербская лучшая невеста для наследника» (см. Соловьёв. «История России с древнейших времен» т. 21). То есть именно Брюммеру принадлежала идея женить великого князя Петра Федоровича, голштинского герцога, на его двоюродной сестре Фике, «принцессе Цербстской» по отцу, но принцессе голштинской по матери. Итак, презренный металл оказал должное влияние, дорога для юной Фике была расчищена, — и София-Фридерика в Петербурге. В начале 1744 года прибыла она с своей матерью в Петергоф, а так как двор всего лишь за две недели до того переселился в Москву, то и августейшие гостьи покатили туда же. Это было 9-го февраля, а на следующий день Петр праздновал день своего рождения. За три версты до города высоких особ встретил Сиберс, камер-юнкер царицы, который заверил дам, что и государыня, и цесаревич с нетерпением ждут дорогих гостей, и считают минуты и секунды, остающиеся до встречи с ними. В дворцовой прихожей Ангальтские принцессы были приветствованы Брюммером и Лестоком, чрез несколько минут появился будущий жених и отрекомендовался своей будущей невесте. Австрийский посланник описывал этот момент в своем донесении: «Было уже довольно поздно, но тем не менее Елизавета просила приезжих в свои спальные апартаменты, где долгое время продолжались объятия, всевозможные уверения и обещания. Елизавета с радости просто с ума сходила: подаркам счету не было и, между прочим, вручила она приезжей княгине табакерку, усеянную драгоценнейшими бриллиантами, а также перстень и заметила при этом, будучи тронута до глубины сердца, что так как ей небом не было суждено наслаждаться счастьем стать женой брата княгини, то она «бракосочетается теперь с княгиней, сестрой его». Всё это произвело на приезжих дев такое впечатление, что они просто находились в каком-то нереально-сладостной истоме. Впоследствии мама будущей Екатерины II писала своему мужу: «наши виды здесь как нельзя желать того лучше», а дочь её заметила в своих мемуарах о тех днях: «Наследник, кажется, очень доволен моим приездом и ко мне весьма предупредителен и внимателен» — и правда, Петр при всей своей неуклюжести сумел себя показать с самой выгодной для него стороны. Вскоре завязалась между нашей молодой парой довольно воодушевленная беседа, дружеское обращение, а далее и построение планов относительно ближайшего будущего. Но прошло немного времени, и пятнадцатилетняя девушка прозрела, что её 16-ти летний наследник-жених, совершенный нуль, что она духовно куда воспитаннее и дальше его и что он в сравнении с нею решительно дитя еще.Однако тем не менее Екатерина даже и не подумала о том, чтобы отступить назад и отказаться выходить замуж за Петра: мысль стать со временем императрицей России окончательно поглотила тщеславную принцессу, и уж этой золотой будущности было для неё достаточно для того, чтобы согласиться и на те или другие неприятности, которых нельзя было при этом миновать. Но дело чуть было не окончилось трагически для хищной гессенской мухи: Фике серьезно заболела и еле-еле спасли ее от суровой могилы. Елизавета, конечно всполошилась и решила немедленно по выздоровлении будущей наследницы обручить торжественнейшим образом влюбленную парочку. Это произошло 29-го июня, в день именин жениха. За день же до того София-Фридерика была присоединена к православной вере, получив имя Екатерины Алексеевны. Об этом событии рассказывают, что Екатерина сумела в течение каких-нибудь двух часов завоевать сердца всех присутствовавших при этой церемонии.
Красавица из себя, наряженная с удивительным вкусом, умение держать себя, грациозное отдание поклонов — всё это вмиг очаровало общество. Как описывает это торжество репортер одной из петебургских газет: «… когда молодая девушка, такое короткое время изучавшая наш родной язык, с истинно русским акцентом, без малейшей запинки и погрешности, произносила символ веры, — в церкви царила мертвецкая тишина, все взоры были устремлены на вновь помазанного члена православной семьи и все сердца бились в пользу его». «Обручение праздновалось всей Россией, и Елизавета собственноручно надела кольца наследной чете, стоимостью ровно 50 000 червонцев. Во время этого акта с петербургской крепости без устали салютовали пушечными выстрелами, а добродушные россияне полагали, что-де сегодня заключается союз, от которого зависит наше счастье всего народа России…», - заходился восторгом репортёр «Петербуржских Ведомостей» Прошло несколько недель, двор переселился в Петербург, начались балы, а тут вдруг захворал счастливый жених: у него оказалась серьезная оспа, от которой он лишь с трудом оправился, и когда в январе 1745 г. Екатерина увидела Петра в первый раз после болезни, ее поразила его некрасивая наружность, и вот что занесла она в свой дневник об этой встрече: «у него особенно грубые черты исковерканного оспинками лица, волосы коротко острижены, и поэтому он носит парик, который еще того больше придает ему уродливый вид. Он подошел ко мне и спросил: узнаю ли я его? — на что я ему пробормотала какую-то уже вперед заученную любезность насчет его выздоровления: в действительности он стал мне ужасно неприятен». Из этой пары слов уже видно, как Екатерина умела кривить душой и казаться иной, как на деле, но никто не подмечал в ту пору, что Петр, ей был решительно невыносим и благодаря своей уродливости даже противен. Фарисейская нежность невесты к жениху, которую Елизавета считала действительной, глубоко трогала царицу, и она старалась вознаградить сострадательную и добросердечную великую княгиню всевозможными любезностями, подарками. Чтобы молодой девушке не было так скучно, к ней были приставлены гоф-фрейлены и гоф-дамы самого веселого нрава. И Екатерина веселилась не на шутку, она в душе уже давно смотрела на полуидиота-жениха как только лишь на средство к достижению важных целей и поэтому и болезнь и уродливость его заботили Екатерину лишь до той степени, как бы Петр только не умер до брака и как бы таким образом все её высокие планы не окончились ничем. Прошло некоторое время, а отношение Петра к Екатерине стало далеко не таково, как бывает это между женихом и невестой. Он решительно не делал теперь ни одного шага для того, чтобы приблизить к себе свою будущую жену, и вообще, если Петр был к кому-то соыерешенно равнодушен, так это к Екатрине. Он играл по-прежнему с куклами, солдатами и пр., вешал мышей и крыс со всеми военными почестями и, как рассказывают его современники, нередко приказывал даже поднимать полы в комнате, если ловкой мыши удавалось удрать с царского стола, на котором был построен эшафот и на котором ее ожидала суровая смерть. Что же касается предстоящей супружеской жизни, то Петр изучал ее теоретически у своего камердинера Румбера. Последний же уверял Петра, что по закону жена не смеет даже пикнуть в присутствии мужа, она не имеет права вмешиваться в дела супруга, и если замечает он, что она раскрывает рот, то мужу надлежит заставить ее подобострастно молчать: муж глава дома и пр. в этом роде.
Иоганна Елизавета Гольштейн-Готторпская. Мать российской императрицы Екатерины Великой, дочь любекского князя Кристиана Августа, принцесса Гольштейн-Готторпского дома, супруга владетельного князя Ангальт-Цербстского. https://www.liveinternet.ru/us... Положение Екатерины было далеко не завидное, и дурачества жениха заставляли ее часто рыдать целые ночи напролет, да к тому же и возлюбленная её мамаша причинила ей немало забот и хлопот. Познакомившись с Иваном Бецким, директором Воспитательного Дома, мать Екатерины, о ту пору тридцати летняя красивая женщина, забыла окончательно правила приличия и супружеские обеты и до того увлеклась этой мимолетной любовью, что пришлось прибегнуть даже к помощи акушерки. Скандал на весь мир! Но и кроме любовных шашней будущая теща Петра вела себя так непозволительно, что нужно было обуздать ее. Интриганка и сплетница самой большой руки, она весь императорский двор поставила на голову, всех запутала в свои дрязги и всех между собою перессорила. Ложь была её излюбленнейшим орудием. Вот один лишь из эпизодов «жития» этой ламы при российском царском дворе. Мать будущей царицы догадывалась, что при дворе и по городу поговаривали о беспутствах матери высоконареченной невесты царевича. И вот, чтобы выгородить себя из этих толков и запутать дело так, чтобы никто не мог в нём разобраться, Цербстская княгиня давай замешивать как можно больше лиц, тасуя их, как карты в колоде и приписывая дурное качество или дурной проступок, сегодня одной, завтра другой придворной даме. Горничные и камер-юнкеры помогали ей и снабжали ее для этой цели всё новыми и новыми материалами. Наконец, низость этой женщины дошла до того, что она даже стала обвинять свою собственную дочь Екатерину в том, что та ночью, тайком, забирается в спальню наследника и проводит с ним время до рассвета. Разумеется, Екатерина потребовала от матери разъяснений, но последняя в ответе ей отказала и прогнала ее даже из комнаты. Да и самой Елизавете эта склочная дама давно уже стала «не по нутру» и как-то выразилась она по этому поводу по отношению к английскому посланнику в том смысле, что ей — царице — желательно как можно скорее сыграть свадьбу и таким образом, вежливо и без обиды, по добру и здорову отделаться от скандальной цербстской родственницы.
И вот начались приготовления к предстоявшему торжеству. Был даже издан особый церемониал, предписывавший каждому из принадлежавших в одному из первых классов завести для присутствия при придворных празднествах столько-то платьев, иметь для присутствия в парадном цуге такой-то экипаж, с такими-то лакеями и т. д. — и дело подвигалось благополучно к концу. В конце августа месяца появились на улицах и площадях Петербурга герольды и три дня кряду объявляли верноподданным ожидавшее их высокое торжество бракосочетания наследника-цесаревича с цербстской принцессой Фике, нареченной при св. миропомазании Екатериной Алексеевной. 21-го августа имело состояться это великое событие в Казанском соборе. Город принимал праздничный вид, всё и вся наряжалось для участия в предстоявшем торжестве, пред дворцом был сооружен фонтан, выбрасывавший вместо воды вино, всюду строились столы для дарового угощения несостоятельных и бедных петербуржцев, гирлянды, арки с вензелями, флаги, бюсты и пр. и пр. придавали городу давно невиданный веселый и праздничный вид. На Неве выстроились суда, и канониры чистили в поте лица пушки, которые имели сопровождать салютами предстоявшую церемонию. Наконец-то наступило 21-ое августа и в час пополудни Екатерина стала женой царственного, а заодно одной ногой уже ступила на подножие трона Российской империи. Как сказал в своей речи придворный духовник во время венчания: «в союзе этой четы вижу я перст Всевышнего» А что это был за брак, можно судить по записи из дневника самой Екатерины, касающейся первых дней супружества: «Мой возлюбленный муж мною вовсе не занимается, а проводит свое время с лакеями, то эксерцируя их в своей комнате, то играя с солдатиками, или же меняет на дню по двадцати различных мундиров. Я зеваю и не знаю куда деться со скуки». Продолжение следует… |
