Несомненно, пример Демидовых и иных частных промышленников показывал, чего не хватало сибирякам (как  и сегодня) — автономии. К сожалению, освободить своих директоров от жесткой опеки и Берг-коллегия, и Сенат не отваживались. К тому же по обычаю, заведенному еще Петром Великим, заводы управлялись коллегиально, старшим и младшими директорами. Посему и довольствовались в среднем 14 фунтами золота и сотней пудов серебра в год, привозимыми из Нерчинска. Но если железные и медные заводы не возбранялось передавать на откуп партикулярным персонам, то в отношении добычи драгоценных металлов эти правила не действовали. Значит, без максимальной автономии было не обойтись. 

Убедившись в том, что пользы от громоздкой петровской системы управления экономикой не было, Елизавета брала под контроль своего личного кабинета все больше отраслей. К тому моменту Кабинет уже курировал несколько диковинных для России проектов, например, разведение устриц в Балтийском море или основание винной фактории в Венгрии.

23 ноября 1747 года Елизавета Петровна распорядилась «завесть в нашем море устерсы». Эпопея длилась семь лет. Дипломаты долго выясняли, какой из видов моллюсков скорее приживется в русских водах. Остановились на голштинских. В Дании наняли специалиста для поиска нужного грунта у берегов Лифляндии, Эстляндии и Ингерманландии. 

Летом 1753 года на «лоц-галиоте» датчанин Отто Фридебек проинспектировал гавани от Моонзунда и Пернова на западе до Кронштадта и Фридрихсгама на востоке. Хотя по солености воды и «слискости» земли русская акватория уступала голштинской, тем не менее специалист наметил пять подходящих точек. Но дело застопорилось из-за нежелания датчан продать России сотню бочек устриц. К весне 1755 года переговоры окончательно зашли в тупик, и в августе императрица закрыла проект.

Да, за многое брался Кабинет, в том числе и за русский фарфор. 11 июня 1743 года Елизавета Петровна переподчинила Невский кирпичный завод на Охте И. А. Черкасову. Замахивались на то, что по праву можно считать «проектом века». Секрет «порцелина» пытались разгадать при дворах всех монархов Европы, однако повезло лишь саксонскому курфюрсту Августу II: алхимик И. Ф. Бёттгер пытался открыть философский камень, а

 открыл мейсенскую марку фарфора. Издавна существовала китайская технология, тщательно оберегаемая от посторонних глаз.

 Российская же появилась вдруг, как будто из ничего, весной 1747 года. Гений, сотворивший чудо, — Дмитрий Иванович Виноградов.

Уже в январе 1747 года Виноградов располагал заветной формулой. В том же году Елизавете Петровне преподнесли первую русскую фарфоровую продукцию. Каким же образом русский экспериментатор так стремительно вычислил то, что Бёттгер рассчитывал несколько лет? Официальная историография не любит данного вопроса, предчувствуя неприятный ответ.

Но, как и сегодня, гениальное озарение русского мастера, было затемнено по «подсказке извне» – мол, секрет саксонского и китайского фарфора был похищен русскими шпионами. А что же Виноградов? 

Как ни странно, он, несмотря на покровительство Черкасова, повышения не удостоился, вследствие чего впал в депрессию, которую заглушал водкой. Беспробудное пьянство вынудило кабинет-секретаря учредить за ним строгий надзор, вплоть до использования цепей и запрета на выдачу большей части жалованья. Это спасло великого ученого, и он успел создать свой труд «Обстоятельное описание чистого порцелина, как оной в России при Санкт-Петербурге делается».

Трагедия Виноградова красноречиво свидетельствует о том, что Елизавета Петровна не признавала его создателем русского фарфора — иначе бы отблагодарила щедро и без проволочек. Скорее всего она находилась под влиянием «слухов извне» и пребывала в заблуждении.

Теперь обратимся к делам иностранным, которые со знанием дела вела императрица Елизавета Петровна. Франция была основным соперником России в делах европейских и наделала немало болячек царскому двору в Петербурге.

Увлёкшись делами наследственными Австрии, французы потерпели фиаско во всех наследственных баталиях с Англией и Нидерландами. За три года изолировать главного врага, Австрию, от ее союзников, Франция так и не смогла. Добить неофициального премьер-министра Франции Морица предстояло Санкт-Петербургской конвенции, противопоставить которой он уже ничего не мог.

Елизавета Петровна очень точно выбрала день выхода России на европейскую сцену в роли главного арбитра и гаранта мира на континенте. По окончании войны со Швецией империя два года сохраняла строгий нейтралитет, не вмешиваясь в полыхавший на западе и в центре Европы конфликт. Причем сохраняла исключительно благодаря императрице, ибо обе партии при елизаветиснком дворе — «английская» и «французская» — настойчиво уговаривали государыню примкнуть к одной из воюющих коалиций.

  Лесток открыто агитировал в пользу Франции и Пруссии.

 Бестужев до осени 1744 года, когда было урегулировано дело Ботты, защищал Австрию, союзницу Англии, под маской непримиримого врага возраставшего могущества Пруссии (кстати, с июня 1742 года до августа 1744-го ни с кем не воевавшей), пугал царицу претензиями Фридриха II на Курляндию и Лифляндию, но та отвечала: «Хотя б он и подлинно какие замыслы имел… оные все еще дальным и недоведомым следствиям подвержены».

В июне 1744 года из России со скандалом выдворили Шетарди — за нелестные отзывы о русской государыне. Это был хитрый, отвлекающий маневр. Изгнание французского посла как бы подтверждало его правоту: Елизавета Петровна, убравшая дипломата из страны не по-тихому, как принято, а публично, не пряча за хорошей миной личную обиду на оскорбившего ее иностранца, и вправду особа импульсивная, капризная и неблагоразумная.

В Париже и БерлинеЛондоне и Вене, Стокгольме и Копенгагене поверили в то, что Россией правит женщина вздорная и недалекая, и в дальнейшем планировали антироссийские акции с учетом этой характеристики.

Между тем в конце 1744 года тактика выжидания принесла первые плоды: и Берлин, и Лондон с Веной практически одновременно призвали Петербург присоединиться. Обе придворные фракции тут же усилили нажим на царицу, хлопоча каждая о соответствующем альянсе держав. И вновь Елизавета Петровна не торопилась с выбором, предпочитая быть третейским судьей, и потому настроила канцлера Бестужева и вице-канцлера Воронцова на посредническую деятельность.

Любопытный штрих: 25 июня 1744 года императрица пожаловала Михаила Илларионовича Воронцова в конференц-министры при Иностранной коллегии, де-факто сделала помощником Бестужева, а 15 июля — вице-канцлером. Историки не задаются вопросом «почему?», считая назначение само собой разумеющимся. А ведь Воронцов — один из немногих, кто, подобно государыне, хотел видеть Россию европейским арбитром, а не «солдатом» на службе у Австрии или Франции.

После того, как Фридрих Второй разгромил войска Австрии и Саксонии, Елизавета обратила внимание на воинственную Пруссию и 22 мая 1746 года заключила наступательно-оборонительный союз с Австрией для сдерживания непредсказуемого пруссака Фридриха II.

Фридрих II, или Фридрих Великий, известный также по прозвищу «Старый Фриц"

Фридрих поневоле присмирел. Между тем вторым в очереди на укрощение стоял Людовик XV, армия которого к концу 1746 года полностью оккупировала Австрийские Нидерланды. Самостоятельно обуздать французские амбиции австро-англо-голландская коалиция шансов практически не имела, а потому 

Генри Пелэм ( 25 сентября 1694 - 6 марта 1754) - британский государственный деятель, член партии вигов, 3-й премьер-министр Великобритании

британский премьер-министр Генри Пелэм скрепя сердце согласился ассигновать из казначейства несколько сотен тысяч фунтов стерлингов на русскую военную помощь. Голландия пообещала взять на себя четверть всех трат…

Людовик Пятнадцатый, с помощью такой же талантливой, как и русская царица, фаворитки мадам Помпадур, затеял сложную комбинацию по пресечению отправки русских отрядов, сулившей Франции поражение в войне и утрату лидирующих позиций в Европе.

К новогодним праздникам мадам де Помпадур придумала два малозатратных проекта по срыву марша русского корпуса по Европе.

Первый — диверсионный: заслать в Россию через Польшу несколько групп поджигателей, чтобы посредством сожжения ряда знаковых мест, например, Москвы и Глухова, посеять среди жителей панику, для погашения которой придется вернуть отправленный к Рейну контингент.

Маркиза дэ ПомпадурОфициальная фаворитка французского короля Людовика XV, которая на протяжении 20 лет имела огромное влияние на государственные дела, покровительствовала наукам и искусствам

Второй — дипломатический: на мирных конференциях в Аахене, намеченных на весну, спровоцировать спонсоров русского похода — Англию и Голландию — к выпаду в адрес русско-австрийского союза, столь близкого сердцу императрицы Елизаветы, и пусть та в гневе велит русскому корпусу возвратиться домой. Детонатором праведного негодования предстояло стать прусскому королю, который изрядно настроил против себя и русскую монархиню, и австрийскую...

Начать решили с диверсионной акции. Причем координировалась она, очевидно, военной администрацией Фландрии, подконтрольной 

Морицу Саксонскому. Именно оттуда, из Намюра, 15 января 1748 года маршал В. Левендаль отправил с рекомендательным письмом к примасу Польши К. Шембеку двух подозрительных французов, а в действительности курляндца Ранненкампфа и поляка Стричевского.

Были сформированы две диверсионные группы — главная в раскольнической Ветке под Гомелем из восемнадцати человек и вспомогательная в казацком Чигирине из двенадцати членов. Второй поручалось зажечь Глухов, гетманскую столицу Малороссии, и по возможности ближайшие украинские города; первой надлежало спалить Москву и подстраховать Чигиринских товарищей в Глухове.

Вербовку произвели в апреле, а в мае отряды выдвинулись к намеченным целям. В один день, 23 мая, Москва и Глухов пережили первую огневую атаку. В Первопрестольной диверсанты действовали чужими руками, подкупая нищих и лихих людей. 

27 мая атаман ватаги, воодушевленный первым успехом, осмелел до того, что подметным письмом пригрозил уничтожить всю Москву через два дня, на Троицу. Однако к тому времени московские власти пришли в себя от первого шока и успели взять под охрану пороховые заводы, взрывами которых предводитель, именовавшийся Кириллой Лаврентьевым, собирался добить город. Получив отпор, он с девятью соратниками немедленно ретировался из Москвы.

Результаты нападения на Глухов выглядели гораздо скромнее. Только в первый день, 23 мая, сгорело свыше трехсот дворов, семь церквей и дворец гетмана со всем имуществом. 24-го эффект внезапности уже не сработал — горожане не допустили перерастания поджогов в крупные пожары. Налеты на Белополовскую и Виригинскую слободы уничтожили всего 32 двора.

Осознав бесполезность дальнейшего пребывания в гетманской столице, отряд, разделившись надвое, 25 мая покинул ее. Однако рейд по другим украинским городам прошел втуне, ибо жители, взбудораженные глуховским прецедентом, повсюду были наготове; в Ромнах, Нежине, Полтаве, иных крупных населенных пунктах диверсанты просто не осмелились на поджог и в конце июня, так и не ввергнув в хаос Украину, вернулись на польскую территорию.

Между тем Глухов испытал еще одну атаку 27 мая. «Отличился» отряд из восьми человек, откомандированный из Ветки для подстраховки. Испепелив 18 дворов в Белополовской слободе, они ушли в район Мценска, где смогли 17 июня уничтожить храм и около двухсот дворов. Впрочем, это оказался финальный аккорд акции.

К 29 июня все ее участники согласно предписанию возвратились в Польшу. В руки россиян попали всего два диверсанта, показания которых помогли восстановить в общих чертах замысел французской маркизы.

23 июня под Миргородом арестовали Алексея Тертичниченко из вспомогательной группы, 28-го под Волховом — Афанасия Коровякова из главной. Обоих приглядели бдительные крестьяне, поднятые на ноги указом императрицы от 4 июня о прокравшихся в страну шпионах «из-за границ от соседей». https://orel.bezformata.com/li... 

Сохранился любопытный документ — письмо Я. И. Бахирева В. И. Демидову от 7 июня 1748 года. Судя по нему, вечером того дня в Петергофе Елизавета Петровна поручила секретарю разузнать, каким образом в 1737 году во время сильных пожаров в Санкт-Петербурге власти выявляли поджигателей. http://feb-web.ru/feb/rosarc/r...

Несмотря на сильное впечатление, произведенное «злодеями» на российского обывателя, диверсионная операция всё-таки не достигла цели: хаос не возник ни в Малороссии, ни в Великороссии. Паника была лишь в Москве, жители со «страху почти все со своими пожитками выехали в поле». Но после Троицы страсти улеглись.

Что касается пожаров, то, как подсчитали для Елизаветы Петровны разъехавшиеся в августе по городам гвардейские офицеры, на три искусственных огненных разорения в течение тех же полутора месяцев (середина мая — июнь) пришлось шесть естественных (в Михайлове, Рыльске, Костроме, Можайске, Севске, Нижнем Новгороде) с потерями, сопоставимыми с глуховскими и мценскими вместе взятыми.

Таким образом, краткосрочный рейд по российской глубинке трех десятков польских партизан никак не мог заставить русские власти вернуть 30 тысяч солдат в Россию. Диверсионный план при всей оригинальности изначально являлся провальным, ибо не учитывал российских реалий, прежде всего опыта борьбы с пожарной опасностью.

Не сработал и второй, дипломатический маневр, задуманный маркизой Помпадур. Опираясь на ошибочные сведения о характере Елизаветы Петровны, маркиза де Помпадур предполагала побудить английскую и голландскую делегацию в Аахене к внесению в будущий мирный трактат статьи, гарантирующей прусскому королю владение Силезией, с чем Вена совершенно не желала мириться, а Петербург ее в том поддерживал. Ожидалось, что вспыльчивая, капризная русская императрица разгневается на такое двурушничество морских держав, не задумываясь о последствиях, откажет им в военном подкреплении и отзовет корпус Репнина.

Увы, королю и его фаворитке пришлось очень скоро пожалеть о сделанном шаге. Елизавета Петровна оказалась не такой, какой ее описали Шетарди, д’Альон и иже с ними. Да, царица возмутилась странным потворством британского кабинета прусскому королю в ущерб австрийской короне, но предпочла не рвать отношения, а ограничиться строгим предупреждением в виде декларации от 11 мая, врученной в Лондоне российским посланником П. Г. Чернышевым 7 июня. Тридцатитысячный корпус Репнина продолжал приближаться к Рейну, и во избежание надвигавшегося краха маркизе следовало предпринять что-либо еще, причем в кратчайший срок.

Удивительно, но ничуть не смущаясь краха своих задумок, фаворитка Людовика XV быстро нашла новое решение. Еще раз надавив в Аахене на податливо-близоруких англичан, она добилась от британского двора двух распоряжений — от 7 июля об остановке русского корпуса в Германии и от 18-го о немедленном возвращении его в Россию без уведомления о том австрийцев.

Расчет строился на отсутствии в момент перехода русскими солдатами германо-австрийской границы договоренностей между морскими державами и Австрией о порядке оплаты предназначенного для россиян провианта и фуража. Неразбериха должна была привести к взаимным упрекам, обвинениям, ссорам, а в идеале — к мародерству на местах и утрате русскими войсками боеспособности, после чего французы в Аахене смогли бы, угрожая разрывом прелиминарного акта, выжать из оппонентов необходимые уступки.

Судя по всему, комбинация имела шанс на успех. Русские собирались войти в богемские (чешские) пределы уже 6 августа, но тамошние земские комиссары категорически запретили это, ибо не знали, каким образом должны обеспечивать солдат провизией и прочими припасами. Вена была извещена о том вечером 9-го, когда страсти в приграничных районах накалились до крайности.

Но тут вмешалась еще одна женщина - Мария Терезия, правительница Австрии. В ночь на 10 августа она велела богемским и моравским крестьянам поставлять русским минимальный набор продуктов и сена по твердому прейскуранту с обналичиванием получаемых расписок в филиалах австрийского казначейства.

Сей акт мгновенно разрядил обстановку в Пражском округе и попутно окончательно развеял французские иллюзии о реванше. Русские солдаты расположились в Богемии и Моравии на зимние квартиры. 7 октября 1748 года в Аахене был подписан итоговый вариант трактата с плохими для Франции условиями.

Таким образом, Франция, проиграв, уступила пальму первенства в Европе Российской империи. Но Елизавете было очень интересно: кто же был автором подобных комбинаций, поскольку по донесению русских агентов из Версаля, вокруг короля толпились только недалекие, напыщенные люди. Конечно, подозрения сразу пали на королевскую фаворитку.

Проверить их довелось секретарю российского посольства в Голландии А. М. Голицыну, сыну адмирала, который, прожив в Париже с ноября 1750 года по май 1751-го, доставил императрице немало информации,  вполне хватившей, чтобы найти ответ на интересовавший ее вопрос. Недаром в июле 1754 года она похвалила Голицына-младшего за «очень хорошее исполнение» важной комиссии.

Как дальновидный политик, Елизавета не собиралась завязывать все дела с Францией. Поэтому начала свой новый фавор с

Иваном Ивановичем Шуваловым. 8 сентября 1748 года она пожаловала пажа Шувалова -  в камер-пажи, а 4 сентября 1749-го — в камер-юнкеры, 1 августа 1751-го — в камергеры. Темп карьерного роста уникальный — его покровительница как будто боялась опоздать к какому-то событию. К какому — понятно, если вспомнить, что Иван Шувалов симпатизировал Франции, а возвысился до положения первого министра. Елизавета Петровна спешила сотворить из пажа фигуру, которая сможет заменить англомана Бестужева в роли русского Ришелье, если ей придется один союз (с Англиейпоменять на другой (с Францией).

То, что в 1755 году обиженный Париж первым поинтересовался готовностью Петербурга возобновить дипломатические отношения, лучше всяких конгрессов свидетельствует о статусе Российской империи после 1748 года — главной державы континента, позиция которой практически предрешала финал любой акции европейского масштаба — и военной, и дипломатической, и экономической...(см. О дипломатической борьбе вокруг похода корпуса Репнина см.: АВПРИ. Ф. 79. Оп. 79/1. 1748 г. Д. 7. Л. 243, 246, 246 об., 262, 262 об., 267–268, 271, 277–280, 314, 348 об., 360–361; РГАДА. Ф. 248. Оп. 1/12. Д. 682. Л. 764 об.-766; Осмнадцатый век. Кн. 4. М., 1869. С. 89;).

Продолжение следует...